Бражнев Александр.
Школа опричников.
Исповедь энкаведиста
Повесть.

ВЫПУСК

В начале ноября 1939 года мы приступили к сдаче экзаменов. Начальство наше ознакомило нас с приказом Берии: курсант, имеющий общую оценку не ниже 4,75 балла, производится в младшие лейтенанты госбезопасности, но у него не должно быть ни одной двойки; те курсанты, у которых была хотя бы одна двойка, выпускались рядовыми, но имели право на переэкзаменовку через шесть месяцев; прочие, т. е. не имеющие двоек и с общим баллом ниже 4,75, выпускались сержантами. Кроме того, приказ устанавливал и соотношение с чинами Красной Армии: младший лейтенант госбезопасности равняется старшему лейтенанту армии, сержант госбезопасности — лейтенанту армии.
Сдавали экзамены по 32 дисциплинам. Двоек нахватали, главным образом, по политической подготовке, в центре которой стояло безукоризненное знание «Краткого курса истории ВКП(б)» в особенности — четвертой, идеологической главы.
— Это труд самого товарища Сталина, — внушалось нам, — если вы не осваиваете этого труда, то и не сможете исполнять свой долг по-сталински.
Любопытно и отрадно было видеть, как проваливались то на одном, то на другом экзамене как раз те курсанты, которые служили щупальцами надзора за нами. Чем это объяснить — не знаю: может быть, ябедничество, шпионаж и доносительство — удел недалеких натур, но возможно и другое — эта грязная «работа» слишком занимала их способности и время, — перегрузка своего рода.
Так или этак, но мы радовались, злорадствовали.
В результате экзаменов оказалось, что провалившихся целая дюжина, с баллом выше 4,75 — шестеро (в том числе был и я), остальные должны были стать сержантами.
Должны были... Да они и стали сержантами. А вот мы шестеро, мы — тоже стали сержантами. Как ни протестовали мы, ссылаясь на приказ наркома, нас не слушали, хотя и не мешали писать рапорты. Дело это затянулось, мы были уже разбросаны — так оно и осталось.
Но удалось нам выиграть сражение за шинели. Приказ гласил: все получают шинели командирского образца. Выдавать начали обыкновенные, красноармейские, с правом перешивки, цена которой была определена в 50 рублей, покрываемых из кассы финансового отдела. Курсанты подчинились, но мы, обиженные в производстве, заартачились. Как ни уговаривали нас, как ни запугивали, мы отказались идти в цейхгауз за солдатскими шинелями. Нам хотели припаять «коллективный сговор о бунте», мы не убоялись и этого, отвечая на решительный вопрос одинаково:
— Не знаю, как другие, а я лично настаиваю, чтобы приказ был выполнен.
Такая формулировка ответа исключала и бунт, и сговор, и даже недисциплинированность: мы хотели только исполнения приказа, ничего больше...
Так как школа не имела сукна, из которого шьются командирские шинели, нам разрешили, наконец, обратиться в другие военно-пошивочные мастерские. И мы их нашли, — одна шила даже исключительно генеральские шинели, имея в штате первоклассных военных портных.
Когда шинели были готовы, мы предъявили финансовому отделу счета: одна мастерская требовала по 150 рублей за шинель, а другая — по 225. Начальник финансового отдела ахнул, стал шуметь, побежал к начальнику школы и, вернувшись, взял счета к оплате, буркнув нам:
— Черт с вами!
На параде мы, как того требовали наши 4,75, стояли с правого фланга. Начальник политотдела УНКВД, обходя фронт, остановился перед нами, окинул нас внимательным взором и тоже буркнул:
— Шинели ничего себе... Подходящие шинельки.
Мы стояли «смирно», грудь колесом, плечи вразворот, ни одной морщинки. Такими молодцами покинули мы школу. Теперь — хочу я этого или не хочу — я стал чекистом — «назвался груздем»...
Каждому выпускнику был предоставлен сорокадневный отпуск, после чего он обязан был явиться в отдел кадров управления НКВД по Харьковской области. С этого дня выпускники с довольствия школы были сняты. Если кто-нибудь, не желая выезжать из Харькова, хотел довольствоваться в школе, то таковых не снимали до окончания отпуска.
1 декабря была объявлена война с Финляндией. Я поспешил вернуться и прибыл в отдел кадров, но получил ответ: «Когда нужно, позовем, а сейчас можете отбывать свой отпуск».
23 декабря 1939 года всех выпускников вызвали в отдел кадров. Я прибыл в 10.00. В коридоре стояло несколько выпускников, каждый рассказывал, как провел отпуск. Постепенно прибывали и остальные. В 12.00 помощник начальника отдела кадров выстроил нас и через 10 минут вышел начальник отдела кадров, старший лейтенант государственной безопасности Тихонов. Он произнес краткую речь о том, что, мол, Финляндия нас вынудила к войне своими провокационными действиями, и мы перешли государственные границы.
— Но помните! Мы покажем всему миру нашу боеспособность и нашу технику, с белофиннами мы разделаемся в один месяц. Балтийское море будет наше, а Финляндия будет советской социалистической республикой.
«Мы пахали, — невольно промелькнула мысль, — уж не ты ли будешь воевать?..»
— Чтобы покончить с Финляндией, — закончил начальник, — достаточно Ленинградского военного округа.
Результаты войны показали обратное: не только Ленинградский военный округ не мог справиться с героическим финским народом, отстаивающим свою независимость от агрессоров, а даже втихомолку мобилизованные Харьковский, Киевский и Орловский военные округа и переброшенные сибирские дивизии так называемой Особой Дальневосточной армии не могли раздавить финскую армию, и 12 марта 1940 года большевики заключили с Финляндией мирный договор, хотя и с территориальными приобретениями, но едва ли почетный для огромного СССР.
Охота на Балтику началась, нужно было ожидать очередной провокации — против Литвы, Латвии, Эстонии.
Вскоре меня снова вызвали и вручили пакет на имя начальника Октябрьского районного отделения НКВД города Харькова, младшего лейтенанта госбезопасности Савицкого, в распоряжение которого я должен был явиться. Через 30 минут я прибыл на место и вручил пакет. Начальник вскрыл его, бегло просмотрел направление, потом посмотрел на меня и говорит:
— А ведь ваша фамилия мне, кажется, известна. Это вы, кажется, маленький бунтик подняли из-за шинелей?
Я молчал, сообразив, что «хвостик» уже за мной тянется, теперь добавится другой — нежелание надеть сержантские квадратики.
— Ну, ничего, это все сгладится, — продолжал он, — я думаю, вы на работе себя оправдаете. Вы до школы были в органах НКВД?
— Нет, товарищ начальник.
— А откуда?
— Послан партийной организацией с производства.
— А!.. Тогда понятно. У вас еще струнка производства, отрыжка штатская... Теперь, — говорит он, — вы назначены младшим оперативным уполномоченным по агентурно-осведомительной сети. Работа почетная и ответственная. Я думаю, что вам уже известно по школе. Вы получите целую сеть агентуры и вот с осведомителями должны будете работать. Я даю вам три дня на ознакомление с нашим штатом. Сам, конечно, познакомлю со всеми, а потом вы войдете в курс общей работы. Вся работа у нас совершенно секретная. Пока можете поехать домой.
За три дня я познакомился со штатом районного (городского значения) отделения НКВД. Штат как будто бы невелик: начальник отделения, который контролирует всю работу своего состава, его помощник, старший оперативный уполномоченный, оперативный уполномоченный, секретарь, машинистка, инкассатор (собирающий деньги по мазагинам на территории, входящей в этот район), два-три человека рядового состава, выполняющие служебные поручения по требованию начальства. Теперь еще прибавилась одна должность: младший оперуполномоченный по агентурно-осведомительной сети.
Рабочий день далеко не похож на рабочий день рабочего или служащего Советского Союза. Тут все было построено по-своему. Практиковался целиком так называемый ненормальный рабочий день. Начало в 10.00 (когда все рабочие и служащие Советского Союза начинали в 7—8 часов), и длилась работа до 15.00. С 15.00 до 21.00 обеденный перерыв, но этот обеденный перерыв был предназначен для обхода агентурных точек и получения донесений от осведомителей и агентов. С 21.00 до часу ночи продолжался рабочий день. Но не всегда приходилось бросать работу и в час ночи, потому что начальник устраивал через день совещания, инструктажи. Кроме того, через ночь, а иногда и каждую ночь, производились аресты. Так что для работников НКВД 24 часов в сутках было мало.
Зато заработная плата работников НКВД была много выше заработков специалистов производства. Начальник районного отделения НКВД получал в мое время жалование 1200 рублей в месяц, старший оперуполномоченный 960, оперуполномоченный 800—900, помоперуполномоченного 760, секретарь 600 рублей. Кроме того, каждый работник НКВД, прослуживший в НКВД три года, получает за выслугу лет 10 % оклада жалованья, за 6 лет — 20, за 9 лет — 30 и за 12 лет — 50. Обмундирование, проезды — бесплатно. Квартирная плата со скидкой на 50 %. Лица, имеющие специальное звание (сержант, младший лейтенант и т. д.), культурно-подоходный налог не платят. Для всего командного состава, включая и младший, имеются закрытые магазины. Цены на все товары снижены на 50 %, причем выдача — в неограниченном количестве. Стахановское движение и выполнение промфинплана введено было не только в советском производстве, а даже и в органах НКВД. За каждого лишнего арестованного районное начальство получало премию. За каждого лишнего втянутого в осведомительную сеть тоже выдавалась премия. На совещаниях в управлениях НКВД начальник управления восхвалял тех, которые больше арестовали или же больше вовлекли в агентуру. А старшим оперуполномоченным или оперуполномоченным давалось задание: на такой-то очередной месяц все должны сдать столько-то полных законченных дел в КРО («Контрреволюционный» отдел) или же в СПО («Соцполитический» отдел) управления НКВД. Если кто не мог сдать указанное число дел, то его честили на каждом совещании за неработоспособность, упрекали в том, что врагов народа кругом, мол, полно, а он не может разоблачить. Кровожадность поощрялась. Никого не интересовала правдивость донесений и сданных дел. Государству была нужна рабсила, белые рабы, и кто умел добывать этих белых рабов — получал повышение по должности, денежное вознаграждение, присвоение званий, наконец, — всевозможные привилегии.
Приведем пример разницы между работниками сталинской охранки и специалистами, имеющими высшее образование и знающими производство. Главный инженер среднего советского производства получает 1000—1200 рублей в месяц, редко — больше. Прораб, начальник цеха — не выше 800 рублей в месяц, инженер отдела технического контроля — 500—550 рублей в месяц, инженер, мастер цеха — 400—450 рублей. Вот все, что получает специалист. Из этого жалованья у него высчитывают культурный, подоходный и другие налоги. Плюс займы. Проезды он оплачивает, квартирную плату платит строго по сетке и т. д. и т. п. Что же можно сказать о рабочем? Рабочий средней категории получает 250—300 рублей, но охранник НКВД — 450—500 рублей и за выслугу лет.
Население СССР кое-что видит (например, закрытые распределители), но о многом лишь догадывается. Хочу поэтому остановиться на отношениях работников НКВД и граждан Советского Союза любой прослойки. О привилегиях работника НКВД я уже говорил, теперь — о его ограничениях. Работнику НКВД запрещено входить в форме в рестораны, кафе, пивные и все вообще общественные места, где потребляются спиртные напитки и пиво. Даже находясь долгое время в пути, он не имеет права в вагоне-ресторане заказать себе бутылку пива. Знакомства и какие-либо частные разговоры с населением категорически запрещены. Посещение частных домов строго ограничено. Идя по улице или находясь в театре с женой или вообще с особой женского пола, работник НКВД не имеет права взять свою даму под руку. Когда разговоры на отвлеченные темы являются неизбежной необходимостью, критиковать разрешается только дореволюционное или относящееся к другим странам. Все то, что прямо или косвенно относится к Советскому Союзу или коммунизму, критиковать запрещено. Надо заметить, что общение между собой, т. е. между работниками НКВД, тоже строго ограничивалось. С подчиненными общение категорически запрещалось. Таким образом, все люди, с одной стороны, привилегированные, а с другой — предоставленные самим себе, знают прекрасно, что малейший неосторожный шаг сбросит их в пропасть, для них еще более глубокую, нежели для тех, кто не находится в этой системе.
Работник НКВД живет аскетической жизнью, а если что и позволяет себе, то тайно, одиноко, не теряя головы и не давая себе поблажки. Если с партийца спрос строг, то с чекиста — во много раз строже. В связи с этим нельзя не коснуться взаимоотношений и взаимосвязи НКВД и ВКП(б).
Представление, сложившееся у многих (особенно за границей), о том, что в СССР диктатура компартии, — ошибочно. Партия служит опорой власти, проникая в массы населения. Она держит в руках профсоюзы, кооперацию, учебные заведения и т. д. Но сама партия, сверху и донизу, пронизана агентурой НКВД. То обстоятельство, что работники НКВД — сами партийцы, кандидаты партии, комсомольцы, следовательно, в какой-то мере подчинены партийной дисциплине, — весьма усложняет вопрос о взаимодействии партии и карательной системы.
Общеизвестно, что во главе государства и партии стоит Политбюро ЦК ВКП(б), хотя оно, по структуре организации компартии, является лишь функциональным органом Центрального комитета (таков смысл его наименования). Однако соблюдается декорум в отношении конституционного органа, каким является Верховный Совет, и в отношении ЦК и обкомов ВКП(б). Затронутый мною сложный вопрос станет более или менее доступным для разрешения только на конкретных примерах, к которым я перехожу.
Может ли Берия по собственному усмотрению, хотя бы и не по необходимости, арестовать любого гражданина СССР? Нет. Имеются исключения, и они известны. Например, замнаркома обороны Тухачевский был арестован Ежовым только по прямому приказу (точнее — с согласия) Сталина, сначала сомневавшегося в обвинениях, выдвинутых против маршала. Аресты членов и кандидатов Политбюро, членов Верховного Совета (Червякова, Косиора, Постышева, Петровского и др.) производились также по указанию Сталина. Однако следует отметить, что для ареста члена Верховного Совета заблаговременно получается (тайно!) согласие председателя. Если принять во внимание то обстоятельство, что председателями Верховного Совета являются «ближайшие соратники товарища Сталина», иначе говоря — непосредственно ему подчиненные слуги — сначала Калинин, а ныне Шверник, — то ясно, как легко получается это согласие, нужное потом для доклада Президиуму Верховного Совета. Конституционный трюк.
Значит, есть некий круг лиц, в отношении которых НКВД должен соблюдать осторожность.
Но начальник районного отделения НКВД может арестовать первого секретаря райкома партии, т. е. высшего возглавителя той партии, к которой принадлежит сам начальник районного отделения НКВД. Обладая таким правом, он обязан известить в последующем порядке секретаря обкома ВКП(б), но — только известить, уведомить, не отчитываясь и перед этим иерархом в своих действиях.
Менее важные особы партийного аппарата и просто партийцы являются для НКВД ничем не отличными от беспартийных граждан: надо арестовать — арестуют. Это допускается даже и в случаях искусственного подбора рабсилы для новостроек (концлагеря), и лишь в отдельных случаях директива о допустимости или обязательности ареста того или иного функционера партии, крупного производственника «спускается сверху» — по линии НКВД.
Любопытно, как выглядит это соотношение сил внутри парторганизаций самого НКВД. Возьмем район. Из числа работников НКВД членом партии является, допустим, только сам начальник районного отделения НКВД, а все прочие — кандидаты и комсомольцы. Тогда, в качестве парторга, на работу в отделение посылается член из другого филиала или хотя бы из школы НКВД, с назначением парторгом. Парторганизатор должен будет вести свою, чисто партийную работу и вправе быть требовательным к кандидатам партии и к партийцу начальнику районного отделения. Но у энкаведистов свой уклад, свои традиции. Парторг не может не опасаться того, что за всякий случай нажима на начальника по партийной линии последний заплатит ему сторицей по линии служебной.
Итак, я стал младшим оперуполномоченным агентурно-осведомительной сети. Разбирая агентурно-осведомительные дела (их было около 50), я перечитывал каждое донесение, а их неисчислимое множество. Все они были написаны безграмотно и самыми разнообразными, по своему уродству, почерками. Содержание их было так же уродливо и безграмотно. Многие из них были просто бессодержательной болтовней, грубой, ни на чем не основанной, клеветой. Все эти бумажонки были собраны и воткнуты в разбухшие от их количества папки. Системы никакой не было, и первое, с чего мне пришлось начинать, это разбор всех этих папок, в поисках какой-либо системы. Но здесь опять-таки практика расходилась с теорией. В школе учили, что каждое агентурное дело, собранное из отдельных донесений, должно быть систематизировано и подшито. На внутренней стороне задней обложки дела должны быть сделаны заметки о каждом из донесений, нумерация и пометки о важности. Кроме того, сумма, выдаваемая какому-либо из агентов, должна быть записана цифрами и прописью (в специальной расписке), с указанием цели выдачи. То, с чем я столкнулся на практике, явилось абсолютной противоположностью всему этому. Дела подшиты не были, никаких заметок, расписок на выданные суммы, и только на углах донесений стояли какие-то цифры...
Через два дня ко мне зашел заместитель начальника политотдела управления НКВД; в беседе с ним я рассказал о разнице школьной теории с практически принятыми делами, передал последний разговор с начальником.
— Да, трудности будут, но мы вам поможем. Какой у вас партийный стаж?
— Один год.
— Ну, вот и хорошо. Политотдел вас назначает парторгом*. Так как у вас четыре кандидата партии и только вы член партии, то возглавлять партийную работу можете только вы. Кроме того, вы «Краткий курс истории ВКП(б)» сдали с оценкой «на отлично», значит, вы обязаны передать свои знания остальным. В служебном отношении вам тоже будет легче. Если начальник отделения неправильно действует, вы можете разобрать вопрос на партийном собрании и решение ваше прислать нам, а мы уже разберем, и если обнаружим малейший уклон от генеральной линии, то не посмотрим и на начальника. Правда, он у нас выдвиженец, мы постараемся вас примирить, а я еще с ним поговорю, и подобных грубостей вы больше не услышите.
Раздался телефонный звонок. Я снял трубку. Начальник приглашает нас к себе, в кабинет.
Командный состав был в полном сборе, уселись и мы. Начальник, поговорив с заместителем начальника политотдела, открыл собрание. На повестке дня было два вопроса: проработка секретного приказа СНК СССР по борьбе с созданием очередей и о назначении парторга. По первому вопросу выступил заместитель начальника политотдела, рассказав о содержании секретного приказа СНК СССР. Приказ гласил: «В связи с создавшимся в стране положением... (Оратор остановился, потом достал из кармана блокнот и продолжал). А вам известно, что мы воюем с финскими захватчиками. И не только с финнами, а с международным капитализмом и немецким фашизмом. Финляндии помогает мировой капитализм и фашизм — оружием, продовольствием и живой силой. С финнами мы разделались бы в один миг, но мы сейчас боремся против мирового капитализма и фашизма. Внутренний враг действует и хочет подорвать мощь нашей страны. Кто-то, получающий деньги от иностранной разведки, начал закупать в большом количестве промышленные товары и продовольствие, пытается сорвать плановое снабжение наших гигантов-городов. Трудящиеся не могут свободно получать продукты. Должна быть объявлена самая решительная борьба со спекуляцией, и только тогда мы можем ликвидировать очереди. Врага надо искать, и мы его найдем. Выполнение приказа возложено на органы милиции, но мы должны контролировать. Надо присмотреться и к милиции. Наша сторона политическая».
Оратор сел и вытер со лба пот. За ним выступил начальник отделения: «Благодаря мудрому руководству товарища Сталина, мы с этой работой справимся», — вот, собственно, все, что он сказал, разбавив речь водой пустословия. По второму вопросу речь держал тоже помощник начальника политотдела. Он объявил решение политотдела и добавил: «Положение в стране серьезное, мы должны изучать «Краткий курс истории ВКП(б)» и сдать зачеты не ниже, как на «4», т. е. на оценку «хорошо». Если мы не будем знать, мы не сможем бороться с врагом. Оратор стал задавать вопросы:
— Скажите, товарищ оперуполномоченный, какую главу изучаете?
— Третью, товарищ помощник начальника политотдела.
— А вы, товарищ старший оперуполномоченный, какую главу?
— Дошел до третьей, товарищ начальник.
— Ну а у вас и спрашивать нечего, — обратился он к рядовому. — А как вы, товарищ начальник отделения?
— Не могу разобраться с четвертой главой.
— Да? Ну, вам теперь поможет товарищ Бражнев, отличник по всем дисциплинам. Четвертая глава, конечно, очень трудная. Писал ее лично товарищ Сталин.
На этом совещание было закрыто. Ко всей агентурно-осведомительной галиматье прибавилась галиматья партийная — все — на мою голову.

* Там, где в партийных организациях нет трех членов партии, а кандидатов может быть много, секретарь не избирается, а назначается политотделом или райкомом партии парторг. (Примеч. авт.)

Дальше

К содержанию Бражнев Александр. Школа опричников. Исповедь энкаведиста